Неточные совпадения
Мы уселись у костра и стали разговаривать. Наступила ночь. Туман, лежавший доселе на поверхности
воды, поднялся кверху и
превратился в тучи. Раза два принимался накрапывать дождь. Вокруг нашего костра было темно — ничего не видно. Слышно было, как ветер трепал кусты и деревья, как неистовствовало море и лаяли
в селении собаки.
Ущелье, по которому мы шли, было длинное и извилистое. Справа и слева к нему подходили другие такие же ущелья. Из них с шумом бежала
вода. Распадок [Местное название узкой долины.] становился шире и постепенно
превращался в долину. Здесь на деревьях были старые затески, они привели нас на тропинку. Гольд шел впереди и все время внимательно смотрел под ноги. Порой он нагибался к земле и разбирал листву руками.
Чем выше мы поднимались, тем больше иссякали ручьи и наконец пропали совсем. Однако глухой шум под камнями указывал, что источники эти еще богаты
водой. Мало-помалу шум этот тоже начинал стихать. Слышно было, как под землей бежала
вода маленькими струйками, точно ее лили из чайника, потом струйки эти
превратились в капли, и затем все стихло.
26 августа дождь перестал, и небо немного очистилось. Утром солнце взошло во всей своей лучезарной красоте, но земля еще хранила на себе следы непогоды. Отовсюду сбегала
вода; все мелкие ручейки
превратились в бурные и пенящиеся потоки.
Утвердительно могу сказать, что зыбкие болота иногда
превращаются в обыкновенные: вероятно, верхний пласт, год от году делаясь толще и тяжеле, наконец сядет на дно, а
вода просочится наружу и испарится.
Как только сольет полая
вода, болотные кулики занимают свои родимые болота,
в которых живут постоянно каждый год, если какая-нибудь особенная причина не заставит их переменить места своего жительства. Причины бывают разные: иногда болото высыхает от того, что пропадают
в нем родники или паточины; иногда от того, что их затопчет скот; иногда от того, что болото высушивается искусственно людьми и
превращается в сенокосные луга или пашню.
Струйка эта так мала, что не может составить никакого течения и только образует около себя маленькие лужицы мутной, иногда красноватой
воды, от которой, однако, вымокают даже и болотные растения: торф обнажается и
превращается в топкую, глубокую грязь.
Природа медленно производит эту работу, и я имел случай наблюдать ее: первоначальная основа составляется собственно из водяных растений, которые, как известно, растут на всякой глубине и расстилают свои листья и цветы на поверхности
воды; ежегодно согнивая, они
превращаются в какой-то кисель — начало черноземного торфа, который, слипаясь, соединяется
в большие пласты; разумеется, все это может происходить только на
водах стоячих и предпочтительно
в тех местах, где мало берет ветер.
Горная порода, вынесенная из оврага и разрушенная морским прибоем,
превратилась в гравий и образовала широкую отмель.
Вода взбегала на нее с сердитым шипеньем и тотчас уходила
в песок, оставляя после себя узенькую полоску пены, но следующая волна подхватывала ее и бросала на отмель дальше прежнего.
Волны подгоняли нашу утлую ладью, вздымали ее кверху и накреняли то на один, то на другой бок. Она то бросалась вперед, то грузно опускалась
в промежутки между волнами и зарывалась носом
в воду. Чем сильнее дул ветер, тем быстрее бежала наша лодка, но вместе с тем труднее становилось плавание. Грозные валы, украшенные белыми гребнями, вздымались по сторонам. Они словно бежали вперегонки, затем опрокидывались и
превращались в шипящую пену.
Косой дождь, гонимый сильным ветром, лил как из ведра; с фризовой спины Василья текли потоки
в лужу мутной
воды, образовавшуюся на фартуке. Сначала сбитая катышками пыль
превратилась в жидкую грязь, которую месили колеса, толчки стали меньше, и по глинистым колеям потекли мутные ручьи. Молния светила шире и бледнее, и раскаты грома уже были не так поразительны за равномерным шумом дождя.
Как! когда заводы на Урале
в течение двух веков пользовались неизменным покровительством государства, которое поддерживало их постоянными субсидиями, гарантиями и высокими тарифами; когда заводчикам задаром были отданы миллионы десятин на Урале с лесами,
водами и всякими минеральными сокровищами, только насаждай отечественную горную промышленность; когда на Урале во имя тех же интересов горных заводов не могли существовать никакие огнедействующие заведения, и уральское железо должно совершать прогулку во внутреннюю Россию, чтобы оттуда вернуться опять на Урал
в виде павловских железных и стальных изделий, и хромистый железняк, чтобы
превратиться в краску, отправлялся
в Англию, — когда все это творилось, конечно, притязания какого-то паршивого земства, которое ни с того ни с сего принялось обкладывать заводы налогами, эти притязания просто были смешны.
Но пота не появлялось; напротив, тело становилось все горячее и горячее, губы запеклись, язык высох и бормотал какие-то несвязные слова. Всю остальную ночь Надежда Владимировна просидела у его постели, смачивая ему губы и язык
водою с уксусом. По временам он выбивался из-под одеяла и пылающею рукою искал ее руку. Мало-помалу невнятное бормотанье
превратилось в настоящий бред. Посреди этого бреда появлялись минуты какого-то вымученного просветления. Очевидно,
в его голове носились терзающие воспоминания.
Дорожка эта скоро
превратилась в тропинку и наконец совсем исчезла, пересеченная канавой. Санин посоветовал вернуться, но Марья Николаевна сказала: «Нет! я хочу
в горы! Поедем прямо, как летают птицы», — и заставила свою лошадь перескочить канаву. Санин тоже перескочил. За канавой начинался луг, сперва сухой, потом влажный, потом уже совсем болотистый:
вода просачивалась везде, стояла лужицами. Марья Николаевна пускала лошадь нарочно по этим лужицам, хохотала и твердила: «Давайте школьничать!»
Рисовое поле, через которое надо было ехать, как это всегда делается весной, было только что залито
водой и
превратилось в трясину,
в которой выше бабки вязли лошади.
Это была громадная скала, стоявшая к верховьям реки покатым ребром, образуя наклонную плоскость, по которой
вода взбегала пенящимся валом на несколько сажен и с ужасным ревом скатывалась обратно
в реку,
превращаясь в белую пену.
Она попросила Рудина сесть. Он сел, но уже не как прежний Рудин, почти хозяин
в доме, даже не как хороший знакомый, а как гость, и не как близкий гость. Все это сделалось
в одно мгновение. Так
вода внезапно
превращается в твердый лед.
Когда Федосей, пройдя через сени, вступил
в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце сжалось при виде таких прелестей и такого страдания: на полу сидела, или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив голову на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными легкой коришневатой тенью: все ее слезы
превратились в яд, который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как стекло, каждое прикосновение судьбы оставляет на нем глубокие следы, как бедный пешеход оставляет свой след на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то
в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась,
вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых одеждою приличий.
Я убедился, что
вода уже подмыла земляную поверхность этого болота, избитого окнами, или прососами, и что рано или поздно оно все
превратится в пловучие острова, а
вода займет его место до самого того возвышения, по которому я шел.
Как и всегда, он вставал
в семь, обливался ледяной
водой, пил молоко и
в восемь уже выходил на обычную прогулку; и каждый раз, переступая порог своего дома, ожидал, что обратно его уже не перешагнет и двухчасовая прогулка
превратится в бесконечное падение куда-то.
Тихим плеском светлых
водВсколыхалася река.
Переливы дивных нот
Нежат сердце рыбака:
Рыбка рыбку шевелит,
Рыбка рыбке говорит:
Бед промчались облака:
Благотворная рука
Накормила нас.
Радость наша велика;
Превращается река
В танцовальный класс.
Самое устье Тумнина узкое. Огромное количество
воды, выносимое рекою, не может вместиться
в него. С берега видно, как сильная струя пресной
воды далеко врезается
в море, и кажется, будто там еще течет Тумнин. Навстречу ему идут волны, темные, с острыми гребнями. Они вздымаются все выше и выше, но, столкнувшись со стремительным течением реки, сразу
превращаются в пенистые буруны.
Мы плыли вдоль берега и иногда, опустив весла
в воду, отдыхали, любуясь чудной горной панорамой. Вот скалистая сопка, похожая на голову великана, украшенную мохнатой шапкой; дальше каменная баба, как бы оглядывающаяся назад, а за ней из
воды торчала верхняя часть головы какого-то животного с большими ушами. Когда мы подъезжали к ним вплотную, иллюзия пропадала: великан, зверь и каменная баба
превращались в обыкновенные кекуры и совершенно не были похожи на то, чем казались издали.
Немпту впадает
в озеро Синдинское и при устье образует множество островов, которые становятся все ниже и ниже, наконец сравниваются с горизонтом
воды и
превращаются в мели.
Но потом вдруг все разом они подымаются на поверхность
воды и
превращаются в изящные крылатые создания бледноголубого цвета с прозрачными крылышками и тремя хвостовыми щетинками.
— А может быть мы их еще и поженим… — начала фантазировать «особа». — Родство между ними, как говорит народ, «седьмая
вода на киселе», а Привычка детства часто
превращается в прочное чувство любви.
— Правильно изволили сказать, но сами согласитесь, ведь соль — материал сырой. Мало-мальски
водой ее хватит, тотчас на утек и
превращается, можно сказать,
в ничтожество. Его превосходительство Александр Иваныч об этом своевременно доносили по начальству: буря, дескать, и разлитие рек, и крушение судов. Следствие было произведено, и решение воспоследовало предать дело воле божией. А враги назначили переисследование. Тут воли-то божией и не оказалось. Понимаете?
В эту самую минуту среди замка вспыхнул огненный язык, который, казалось, хотел слизать ходившие над ним тучи; дробный, сухой треск разорвал воздух, повторился
в окрестности тысячными перекатами и наконец
превратился в глухой, продолжительный стон, подобный тому, когда ураган гулит океан, качая его
в своих объятиях; остров обхватило облако густого дыма, испещренного черными пятнами, представлявшими неясные образы людей, оружий, камней; земля задрожала;
воды, закипев, отхлынули от берегов острова и, показав на миг дно свое, обрисовали около него вспененную окрайницу; по озеру начали ходить белые косы; мост разлетелся — и вскоре, когда этот ад закрылся, на месте, где стояли замок, кирка, дом коменданта и прочие здания, курились только груды щебня, разорванные стены и надломанные башни.
Было смятение, и шум, и вопли, и крики смертельного испуга.
В паническом страхе люди бросились к дверям и
превратились в стадо: они цеплялись друг за друга, угрожали оскаленными зубами, душили и рычали. И выливались
в дверь так медленно, как
вода из опрокинутой бутылки. Остались только псаломщик, уронивший книгу, вдова с детьми и Иван Порфирыч. Последний минуту смотрел на попа — и сорвался с места, и врезался
в хвост толпы, исторгнув новые крики ужаса и гнева.